Любить и жить — издалека и врозь Без трагики неравных приближений. Они погубят. Каждый перекос Для слабых парниковых душ смертелен.[10]
Получалось, я не знала ничего, что можно рассказать в компании.
— Ты совершенно нам не помогаешь, — закончив читать, Антон сделал мне замечание. — Только сидишь и улыбаешься.
Я почувствовала укол.
— Ничего не могу с собой поделать, — засмеялась, скрывая реакцию. — Не сильна в сочинительстве.
Антон улыбнулся: «Симпатичная, но глупая, и с ней не о чем разговаривать». Почему-то показалось, что он подумал именно так.
— Что ж! Пора и поплавать! — поднялся Антон со скамейки и посмотрел вдаль. Он уже определил мое место в мире и пересмотру эта оценка не подлежала.
Стало больно. Вместе с остальными я вскочила, подлетела к Гальке и потянула ее к морю, не заботясь, желает она купаться или нет. Хотелось сбежать от боли, от уколов, от слов и мыслей Антона, влететь в море с тысячами брызг. Словно они могли защитить меня.
Я заплыла как можно дальше, ощущение глубины и опасности, показалось, могло переключить мои мысли. Помогло. Я повернула назад, к берегу, доплыла до места, где, по расчетам, должна достать дна, резко опустила ноги и… дна не нащупала…
Дальше время замедлилось. Мое тело двигалось вниз, вода подступала к горлу, к подбородку, достигала носа… Как-то нелепо попыталась я принять горизонтальное положение, руки самостоятельно забили по воде…
Как глупо! Отстранено думала я. Тонуть на мелководье, да еще при куче народа!
И вдруг чья-то рука взяла меня за плечо и подтянула к берегу.
РУКА! Какая же она прекрасная! Казалось, существовала сама по себе, без тела, просто Рука. Длань господня! Я нащупала твердое дно, Рука отпустила меня, но все еще находилась рядом. Я чувствовала ее.
Мое лицо залеплено волосами, из носа текла вода, во рту что-то горькое. Получалось, под воду я все-таки ушла, но не помнила этого! Откашливалась, отплевывалась, понимая, что ведь Рука не может существовать сама по себе, она ведь КОМУ-ТО принадлежит. Более того, кому-то ОТСЮДА! Кому-то ЗНАКОМОМУ… А мне хотелось, чтобы это было не так. И я не открывала глаза как можно дольше, продлевая чувство теплоты и полного принятия. Мне хотелось подойти к нему, уткнуться лбом в плечо, обнять:
— Ты все же пришел…
Глаза пришлось открыть. Рядом стоял Рома. Выглядел встревоженным, наверное, испугался больше, чем я.
— Захлебнулась? — спросил он.
— Да, — тихо ответила и почувствовала разочарование.
Я знала, что испытала бы это в любом случае, будь на месте Ромы Антон, Гера или кто-либо другой из лагеря. Рома еще раз оглядел меня и, не найдя, что сказать, смутился и быстро отошел.
* * *
— Поставь песню, — попросила я Сашу холодно.
— Какую? — спросил он с раздражением.
— «Последний поцелуй».
Я подумала, что это символично: если не было первого поцелуя, должен быть хотя бы последний. Меня продолжали раздирать противоречия. Казалось, Саша — фантазия, нереальность, и от него, как от любой другой иллюзии, нужно избавиться.
Надо жить реальностью, а не летать в облаках! Поставь точку!
Но точка как-то не ставилась, я сидела у него на кровати, рассеянно слушала песни:
…И бог хранит одну, одну тебя…[11]
Вдруг меня осенило, Саша еще летом обещал купить диски с играми. До этого на своем компьютере я играла только «Duke Nukem».
— Саша! — радостно уставилась на него. — А ты не купишь мне игры?
— Я не знаю, какие тебе нужны, — ответил он холодно.
— А я тем более, — рассмеялась.
— Пойдем, вместе выберем, — Саша произнес это, глядя в монитор.
О! У нас будет свидание?!!
— А ты не заедешь за мной? — сама поразилась, как легко это выскочило.
— Куда?
— Ну, я учусь в школе номер шесть.
— И где это?
— Не знаю… Где-то в центре.
— Давай ты мне лучше завтра позвонишь?
— Давай.
Всё вдруг встало на свои места, противоречия улетучились, будто и не было.
